Государственный музей А.С. Пушкина, что на Пречистенке, затеял выставку #ПушкинXXI. Идея в том, чтобы показать, как Александр наш Сергеевич видится современникам. Получилось любопытно.
Читать нынче модно. То, что модно, обречено стать товаром. Мода превращает писателей-классиков в Интернет-мемы, безделушки и одежду. Они появляются на магнитах, кружках, пакетах, футболках, записных книжках и так далее. Чем, в конце концов, мода на писателей отличается от моды на Гарри Поттера, героев «Звёздных войн» и рок-звёзд?
Примечательно, что поэтов среди угодивших в моду классиков всего трое — Пушкин, Бродский и Маяковский. Иногда попадается Есенин.
Бродский всегда на возвышении, на пьедестале, к которому не всякий отважится подойти. Бродский — Нобелевский лауреат — носитель энергетики и эстетики литературной элитарности, запутанной магии языка, прикосновение к которой для неофита может обернуться надменной улыбкой посвященных, а то и пинком. Холщовая сумка с грустным гением в очках говорит: «Я — не простак, или простушка. У меня претензия на мир утончённых, надземных существ».
Маяковский — обезоруживающий хлёстким, прыгающим стихом революционный модник и рекламщик — певец любви, ниспровергающий всё, что немолодо и избито. С ним не прикоснуться к тонким мирам элит, но с его цитатами на майке хорошо против этих элит протестовать.
Другое дело — Пушкин. С Пушкиным мы просто дома. Вопреки чаяниям многих пролетарских писателей, он не упал с парохода истории, а пересел на самолёт и снова оказался рядом. Пушкин у каждого свой. Пушкин огромен, его на всех хватает. В нём нет претензии на исключительное господство, он лишён высокомерия, он порой весьма иррационален, в нём тысячи миров одновременно, а потому и близок он всякому русскому. Каждый может выбрать свой кусочек Пушкина.
Как справедливо заметил замечательный пушкинист Валентин Семёнович Непомнящий, никто не говорит «мой Толстой», «мой Достоевский», немцы никогда не говорят «мой Гёте», а англичане — «мой Шекспир», или «мой Байрон», но многие русские говорят вослед Брюсову и Цветаевой: «мой Пушкин». Выставка #ПушкинХХI могла бы называться «Мой Пушкин XXI». Она, собственно, про это. К словам Непомнящего можно добавить: мы не говорим «Чехов — наше всё», «Толстой — наше всё» и «Бродский — наше всё». А «Пушкин — наше всё» прижилось и прилипло к языкам.
Долголетие Пушкина в русском быту и его непереводимость на другие языки есть загадка. Пушкин — это русский национальный мир и русский национальный миф.
Пушкина хочется представить рядом, как он едет в метро, как сочинял бы он сегодня за компьютером, как сидел бы рядом в парикмахерской. Прямо как в работах Евгении Двоскиной. В Пушкине каждый находит что-то своё до сих пор: — от царя до нянюшки.
Вот такой Пушкин у Игоря Шармайданова в цикле «Александру Сергеевичу хорошо!». Абсолютно мультяшный, невероятно добросердечный персонаж. Присвоение Пушкина рождено им самим. Ни одной строкой он не говорит:»Я великолепен», хотя свою гениальность он чётко осознавал. Пушкин — это дар в развитии. Он взрослел вместе со своими стихами и прозой, а от того он может дать знак и ребёнку, и подростку и человеку зрелому.
Через двести лет люди всё те же, что и были. Только условия обитания изменились. Как знать: явись сейчас Пушкин, метали бы в него стрелы…
Новый гений не явился. Наверное, нации такой человек выдаётся раз в тысячу лет. Мы ещё долго будем расшифровывать и понимать, что некогда обрели. Лет 800 у нас ещё есть.
Словом, сходите на выставку, составьте своё впечатление. Ну, а Пушкин за нами посматривает.
