Многие помнят недавнюю историю о том, как  в Армавире издали вариант сказки Пушкина «О попе и о работнике его Балде», в котором попа заменили на купца. Автором идеи стал священник городского Свято-Троицкого собора отец Павел. Пушкин мог бы гордиться собой: уж почти 180 лет, как его нет в живых, а стихи его и даже сказки кому-нибудь да не по нраву. В истории был помянут добрейший Василий Андреевич Жуковский,
который в своё время чуть-чуть адаптировал сказку своего друга под требования времени, если можно так сказать.

Делал он это не раз. Так вот,  однажды случилась история куда более значительная. 6 июня 1880г. В Москве торжественно открывают первый в России памятник Пушкину.
Срывают белый покров, произносят прочувствованные речи. Все ликуют. На боковинах постамента, как и сейчас, стихи Александра Сергеевича. Все мы знаем эти стихи:

И долго буду тем любезен я народу <…>
Что в мой жестокий век восславил я Свободу.

Она — Свобода —  у Пушкина писана с большой буквы. Однако на памятнике гости увидели совершенно другие строчки:

И долго буду тем народу я любезен <…>
Что прелестью стихов я был полезен.

Об этом пишет Илья Фейнберг в маленькой литературоведческой пьеске «Памятник» в 1933г., сообщая нам эти факты от лица памятника Пушкину, возмущённого некорректным воспроизведением стихов.  Вот так вот: «любезен» и «полезен». Никто из гостей, включая именитых писателей и литераторов, не возмутился. Не возмутились вовсе не из страха. Просто до 1881г. стихотворение всем было известно только в редакции Жуковского 1841г. А никакой свободы при Николае Павловиче и быть не могло. Впрочем и потом её было не сильно много. Но в отличие от сегодняшних охотников исправлять Пушкина,  у Жуковского были на то основания.

Пушкин умер 29 января 1837г. (по старому стилю) в 2.45. пополудни. Уже через час тело его вынесли из кабинета, и кабинет, в котором находились все бумаги Александра Сергеевича, был опечатан Жуковским по распоряжению шефа жандармов и начальника III отделения графа Бенкендорфа. Жуковский думал, что будет разбирать бумаги один, но в последний момент к нему был приставлен генерал Дубельт. Документы разбирали  в покоях Жуковского. Это была единственная уступка шефа жандармов. Бенкендорф объяснял необходимость этих мероприятий так:

«Мера сия предпринимается отнюдь не в намерении вредить покойному в каком бы то ни было случае, но единственно по весьма справедливой необходимости, чтобы ничего не было скрыто от наблюдения правительства, бдительность которого должна быть обращена на все возможные предметы».